Сомнительная полночь [сборник] - Эдмунд Купер

И вот однажды на рассвете дождь неожиданно кончился. Они вышли из палаток и изумленно смотрели на сияющий сквозь белесоватую дымку мир…

Эвери начал писать. Он писал как одержимый или как человек, который спешил наверстать напрасно потраченные годы.

Краски и холсты лежали в его чемодане долгие месяцы — забытые и отвергнутые. Но теперь он был глубоко благодарен им за то, что они существуют. Он был глубоко благодарен тем, кто дал ему их. И еще он просто благодарил судьбу за то, что живет.

Страсть к живописи снова овладела Эвери, он думал только о ней и еще о Барбаре. Охоту, рыбалку, собирание фруктов, поиски места для нового лагеря и даже купание он ощущал как досадную помеху живописи. Это раздражало его. Форма, рисунок, композиция — только это казалось ему действительно важным. Он начал смотреть на этот чужой мир новыми глазами.

Эвери смотрел на него, словно увидел впервые. Какому художнику выпадала такая невероятная удача? Работая, Эвери чувствовал себя совершенно счастливым.

Он писал все подряд. Он писал лес и море. Он написал Второй Лагерь и натюрморт с фруктами, кроличьими шкурками и томагавками. Он написал Тома и Мэри, купающихся в море, Барбару. Он писал даже крабов из скалистой заводи.

Как-то раз Том, который относился к увлечению Эвери с некоторым беспокойством, собрался идти на охоту и за фруктами. Когда Мэри чувствовала себя хорошо, он брал ее с собой; иногда уходил вместе с Барбарой — когда ему удавалось оторвать ее от беспрерывного восхищения величайшим со времен Леонардо художником.

Этот день положил конец их безмятежной жизни.

Эвери начал писать портрет Мэри — он думал, что это будет подарок ко дню рождения ее сына… Или дочери… Теперь Мэри чувствовала себя лучше, но утро по-прежнему оставалось для нее самым тяжелым временем. Она была вялой, любые усилия утомляли ее. Тем не менее утро было единственным удобным временем для позирования. Она считала, что должна работать, и точка зрения Эвери, что позирование это тоже труд, помогала ей преодолеть чувство вины оттого, что Барбаре приходится делать всю домашнюю работу.

В это утро Эвери и Мэри были в лагере одни. Запасы мяса и фруктов подошли к концу. Том и Барбара решили пополнить их. Револьвер они с собой не взяли, так как было принято оставлять его в лагере для обороны.

Время шло — правда, Эвери этого не замечал, — и Мэри устала. Они решили ненадолго прерваться. Эвери пошел купаться, а Мэри лежала на песке и смотрела на него. Вскоре он подошел к ней.

— Как насчет еще одного сеанса? Или ты устала?

Она кивнула:

— Спасибо, все в порядке. Только недолго, Том и Барбара скоро вернутся.

— Чепуха! Они ушли не больше часа назад.

Мэри рассмеялась:

— Том прав. Эта мания явно отрицательно действует на твои способности. Их нет уже больше трех часов.

Эвери ничего не ответил. Он был уже поглощен своей картиной. Только что он уловил у Мэри какое-то особенное выражение глаз, которое раньше упустил.

Вскоре он заметил, что она ерзает.

— Сиди спокойно, дорогая, а то твоя левая грудь получится похожей на дыню.

— Извини… Спина немного устала.

Он забеспокоился:

— Черт, что же ты сразу не сказала!.. Я сам виноват, это все моя проклятая мания. Том убьет меня, если увидит, как я тебя утомил. Давай я разотру тебе спину.

Она покачала головой:

— Я хочу, чтобы они поскорее вернулись. Прошло так много времени. Может, что-нибудь случилось?

— Да нет, что ты, — уверенно ответил Эвери. — Том ничего не упустит, да и Барбара тоже.

Мэри вытянулась на песке.

— Это я знаю.

Эвери сделал на портрете еще несколько мазков. Вдруг он сказал:

— Я тут думал, как назвать наш остров. Должен же он как-то называться. Как тебе нравится «Эльдорадо»?

Мэри улыбнулась:

— Вряд ли здесь есть настоящее золото — разве что золотые сферы и золотые люди.

Эвери отложил кисти и критически посмотрел на портрет. Потом повернулся к Мэри:

— Прости за избитое выражение, дорогая, но не все золото, что блестит… Да, я все меньше и меньше возмущаюсь ими — потому что ты и Том, я и Барбара нашли здесь нечто, что может быть и не золото, но, черт возьми, ничуть не хуже… Я никогда не был так счастлив… Да, «Эдьдорадо» — это подходящее имя. Когда наши вернутся, обсудим.

Мэри села и с тревогой оглядывала пустынный берег и зеленую стену леса.

— Хоть бы они скорее вернулись. Мне страшно. Я чувствую, должно что-то случиться.

— Чепуха, — начал Эвери. — Это все твое состояние.

Он остановился. Слова замерли у него на губах.

Ярдах в сорока от них из леса появился человек.

Это был Том. Он шел пошатываясь, неуверенно переставляя ноги — словно пьяный, который старается найти дорогу домой. Когда он подошел ближе, Эвери увидел на его рваной коричневой рубашке красные пятна.

Мэри дико вскрикнула и вскочила на ноги. Эвери побежал к Тому.

Том беспомощно моргал.

— Прости, старина, — едва слышно пробормотал он. — Ничего хорошего… Эти ублюдки схватили Барбару. Я…

Внезапно он упал. Из его спины — у самого плеча — торчал обломанный конец дротика.

ГЛАВА 22

Кое-как, вдвоем, они подняли Тома по лестнице и втащили в палатку. Эвери осторожно уложил его на кровать лицом вниз.

Лицо Мэри побледнело, она вся дрожала. Но когда она заговорила, голос ее, ценой невероятных усилий, звучал почти спокойно:

— Ты можешь вытащить его, Ричард?

— Да, — ответил он с наигранной уверенностью. — ? Я вытащу… А ты сходи за водой… И вот что, Мэри, — не спеши. Поняла?

Она кивнула и вышла из палатки.

Сквозь всю его жалость и дружбу к Тому пробивалось нечто более эгоистичное, касающееся его лично. «Барбара, Барбара, — думал он. — Будь жива. О, любовь моя, будь жива…»

— Том, ты слышишь меня?

Эвери удивился, как грубо звучит его голос. Ое хотел знать. Он должен знать. Его охватило безумное желание схватить Тома и вытрясти из него правду.

— Том! Ради Бога, очнись!

Том не ответил. Он был без сознания. А когда он придет в себя, будет уже поздно.

«Боже! Не дай ему умереть, — взмолился Эвери. — Я должен знать. Должен!»

И вдруг паника прекратилась, и на Эвери снизошло холодное спокойствие. Пот ручьями тек по его лицу и попадал в рот. Он был холодный и горький. Эвери смотрел на Тома — восемнадцатидюймовый обломок дротика торчал из его спины. И сквозь уже высохшую и покоробившуюся ткань рубахи было ясно видно, как из раны толчками струится кровь, — он смотрел на Тома, и ему вдруг стало стыдно.